Абсолютно неожиданные истории - Страница 26

Всем, похоже, понравилось ужинать при свечах, и все шло отлично, хотя темнота почему-то вынуждала их говорить громче обычного. Голос Жанет де Пеладжиа казался мне особенно резким. Она сидела рядом с лордом Малхеррином, и я слышал, как она рассказывала ему о том, как скучно провела время в Кап-Ферра неделю назад. «Там одни французы, — говорила она. — Всюду одни только французы…»

Я, со своей стороны, наблюдал за свечами. Они были такими тонкими, что скоро совсем сгорят. И еще я, должен признаться, очень нервничал и в то же время был необыкновенно возбужден, почти до состояния опьянения. Всякий раз, когда я слышал голос Жанет или бросал взгляд на ее лицо, едва различимое при свечах, во мне точно взрывалось что-то, и я чувствовал, как под кожей у меня бежит огонь.

Гости перешли к клубнике, когда я, в конце концов, решил — пора. Сделав глубокий вдох, я громким голосом объявил:

— Боюсь, нам придется зажечь свет. Свечи почти сгорели. Мэри! — крикнул я. — Мэри, будьте добры, включите свет.

После моего объявления наступила минутная тишина. Я слышал, как служанка подходит к двери, затем тихо щелкнул выключатель — и комнату залило ярким светом. Все прищурились, потом широко раскрыли глаза и огляделись.

В этот момент я поднялся со стула, однако когда я выходил, я увидел картину, которую никогда не забуду до конца дней своих. Жанет воздела было руки, да так и замерла, позабыв о том, что, жестикулируя, разговаривала с кем-то сидевшим напротив нее. Челюсть у нее упала дюйма на два, и на лице застыло удивленное, непонимающее выражение человека, которого ровно секунду назад застрелили, причем пуля попала прямо в сердце.

Я остановился в холле и прислушался к начинающейся суматохе, к пронзительным крикам дам и негодующим восклицаниям мужчин, отказывавшихся верить увиденному, поднялся невероятный гул, все одновременно заговорили громкими голосами. Затем — и это был самый приятный момент — я услышал голос лорда Малхеррина, заглушивший остальные голоса:

— Эй! Есть тут кто-нибудь? Скорее! Дайте же ей воды!

На улице шофер помог мне сесть в мой автомобиль, и скоро мы выехали из Лондона и весело покатили по Нортроуд к другому моему дому, который находился всего-то в девяноста пяти милях от столицы.

Следующие два дня я торжествовал. Я бродил повсюду, охваченный исступленным восторгом, необыкновенно довольный собой; меня переполняло столь сильное чувство удовлетворения, что в ногах я ощущал беспрестанное покалывание. И лишь сегодня утром, когда позвонила Глэдис Понсонби, я неожиданно пришел в себя и понял, что вовсе не герой, а мерзавец. Она сообщила (как мне показалось, с некоторым удовольствием), что все восстали против меня, что все мои старые, любимые друзья говорили обо мне ужасные вещи и поклялись никогда больше со мной не разговаривать. Кроме нее, говорила она. Все, кроме нее. И еще спросила, не буду ли я возражать, если она приедет и побудет со мной несколько дней, чтобы поддержать меня?

Боюсь, что к тому времени я уже был настолько расстроен, что не мог даже вежливо ей ответить. Я просто положил трубку и отправился плакать.

И вот сегодня в полдень меня сразил окончательный удар. Пришла почта, и (с трудом могу заставить себя писать об этом, так мне стыдно) вместе с ней пришло письмо, послание самое доброе, самое нежное, какое только можно вообразить. И от кого бы вы думали? От самой Жанет де Пеладжиа. Она писала, что полностью простила меня за все, что я сделал. Она понимала, что это была всего лишь шутка, и я не должен слушать те ужасные вещи, которые люди говорят обо мне. Она любит меня по-прежнему и всегда будет любить до последнего смертного часа.

О, каким хамом, какой скотиной я себя почувствовал, когда прочитал эти строки! И ощущение это возросло еще сильнее, когда я узнал, что этой же почтой она выслала мне небольшой подарок, как знак своей любви — полуфунтовую банку моего самого любимого лакомства, свежей икры.

От хорошей икры я ни при каких обстоятельствах не могу отказаться. Наверное, это самая моя большая слабость. И хотя по понятным причинам в тот вечер у меня не было решительно никакого аппетита, должен признаться, что я съел-таки несколько ложечек в попытке утешиться в своем горе. Возможно даже, что я немного переел, потому как уже с час мне не очень-то весело. Пожалуй, мне следует немедленно выпить содовой. Как только почувствую себя лучше, вернусь и закончу свой рассказ; думаю, тогда мне будет легче это сделать.

Вообще-то мне вдруг действительно стало нехорошо.

Уильям и Мэри

Уильям Перл не оставил после своей смерти много денег, и завещание его было простым. За исключением нескольких посмертных даров родственникам, всю свою собственность он завещал жене.

Стряпчий и миссис Перл вместе ознакомились с завещанием в адвокатской конторе, и, когда дело было сделано, вдова поднялась, чтобы уйти. В этот момент стряпчий вынул из папки на столе запечатанный конверт и протянул его своей клиентке.

— Мне поручено вручить вам это письмо, — сказал он. — Ваш муж прислал нам его незадолго до своей кончины.

Стряпчий был бледен и держался официально, но из уважения к вдове склонил голову набок и опустил глаза.

— Кажется, тут нечто важное, миссис Перл. Не сомневаюсь, вам лучше взять письмо домой и прочитать в одиночестве.

Миссис Перл взяла конверт и вышла на улицу. Остановившись на тротуаре, она ощупала конверт пальцами. Прощальное письмо Уильяма? Наверное, да. Формальное. Оно и должно быть формальным и сухим. Что еще от него ожидать? Ничего неформального он в своей жизни не делал.